Городок - Страница 3

К оглавлению

3

- Что, Яша?

- Скушно, - сказал Лесников. - Вот думаю, - чем бы заняться?

- Поздно тебе заниматься делами...

- Пожалуй - поздно.

- Староват.

- Да.

Помолчали. Потом Лесников не торопясь проговорил:

- Очень скушно. В бога, что ли, поверить?

Чиновник - одобрил:

- Это - не плохо. Всё-таки - в церковь ходить будешь...

А Лесников, с воем зевнув, сказал:

- Во-от...

Зимин, торговец галантерейным товаром, хитрый мужик, церковный староста, сказал мне:

- От ума страдают люди, он всей нашей путанице главный заводчик. Простоты нет у нас, потеряли простоту. Сердце у нас - честное, а ум жулик!..

Сижу, глотая знойный воздух, вспоминаю речи, жесты, лица этих людей, смотрю на город, окутанный горячей, опаловой мутью. Зачем нужен город этот и люди, населяющие его?

Здесь Лев Толстой впервые почувствовал ужас жизни - "арзамасский", мордовский ужас, но - неужели только для этого жил и живёт город от времени Ивана Грозного?

Я думаю, что нет страны, где люди говорили бы так много, думали так бессвязно, беспутно, как говорят и думают они в России, а особенно - в уездной.

Арзамасские мысли случайны и похожи на замученных мальчишками, полуощипанных птиц, которые иногда, со страха, залетают в тёмные комнаты, чтоб разбиться насмерть о непроницаемый обман прозрачных, как воздух, стёкол окна. Бесплодные "синие" мысли.

Подсматриваю я за этими людьми, и мне кажется, что, прежде всего, они живут глупо, а потом уже - и поэтому - грязно, скучно, озлобленно и преступно. Талантливые люди, но - люди для анекдотов.

С реки доносится шум и плеск воды, - прибежали мальчишки купаться. Но их мало в городе, большинство ушло в лес, в поле и овраги, где прохладно. В садах поднимается голубой дымок, это проснулись хозяйки и разжигают самовары, готовясь к вечернему чаю.

Пронзительно верещит тонкий голос девочки:

- Ой, ма-амонька, ой, рOдная, ой, не бей меня по животику...

И - точно в землю ушёл этот вопль.

Зной всё тяжелее. Солнце как будто остановилось. Земля дышит сухим, пыльным жаром. Кажется, что небо стало ещё более непроницаемым, - очень неприятна и даже тревожна эта тусклая непроницаемость небес. Можно думать, что это не то небо, как везде, а - особенное, здешнее, плоское, отвердевшее, созданное тяжёлым дыханием людей странного города. Мреет сизая даль, приобретая цвета стекла, выгоревшего на солнце, и, как будто становясь плотнее, она близится к городу прозрачной, но непроницаемой стеною.

Чёрненькими точками бестолково мелькают мухи, это снова напоминает о непроницаемости стекла.

А тяжёлое, горячее безмолвие - всё гуще, тяжелее.

В тишине певуче звучит полусонный, разнеженный голос женщины:

- Таисья, - одеваисся?

И такой же голос, но более низкий, томно отвечает:

- Одеваюся.

Молчание. И - снова:

- Таисья, ты - голубO?..

- Я - голубо-O...

3